Слушать Ильгама Шакирова - одно удовольствие.
И не только на сцене. Он очень остроумный собеседник. Многое
из своей жизни прячет за смешками и шутками. Но в неискренности
его не заподозришь. То, что не скажет вслух, можно прочитать
в глазах. Или услышать в песнях.
- Вы помните свое первое выступление?
- Я пел и танцевал лет с трех, А когда во время войны учился
в первом классе, в деревне вздумали устроить новогодний праздник.
С елкой проблем не было - лес был рядом. Собрались в клубе.
Меня как гвоздь программы оставили на самый конец. Собрались
женщины и дети. После елки мои сверстники подходили и говорили:
"Когда ты пел, мамы плакали."
Я готов был провалиться сквозь землю. Я чувствовал себя преступником.
Как я мог заставить их плакать?! Это было так неудобно. Убийственно.
Это сейчас понятно, что если люди плачут во время пения, это
свято. Но тогда мне, маленькому мальчику, это было невдомек.
- А если бы не стали певцом?
- А я и не мечтал им быть. Я ведь и так пел. В начале по детской
наивности хотел быть прокурором, чтобы отомстить тем, кто нас
обижал. В 1937 году, когда мне было два года, отца, колхозника-кузнеца,
забрали как врага народа. Нас было шестеро. Я - самый младший.
И начались гонения.
Когда повзрослел, хотел быть учителем. Я был великолепный математик
и физик. Никто в школе не мог сравниться со мной. В елабужский
пединститут ездил поступать. Там, как сейчас помню, экзаменовал
немец Люстик, Я не прошел. И хорошо. Потому что потом поехал
в Казань и поступил в музыкальное училище.
А позже, когда уже стал артистом, поехал в Елабугу, где меня
попросили принять участие во встрече со студентами в том самом
институте. Ко мне подошел Люстик. Столько лет прошло, а он меня
помнил. "Пожалуйста, простите, говорит. Вы не на пятерку,
а на шестерку написали экзаменационную работу Было две причины,
чтобы ее не ставить: во-первых, при институте было педучилище,
выпускников которого принимали в первую очередь, а вторая причина:
в анкете значилось, что вы - сын врага народа".
- Как ваша мама отнеслась к тому, что ее сын стал певцом?
- Для нее это не было открытием. Мы вместе с мамой пели. У
нее был красивый, мягкий голос. Я бы даже сказал, что она была
абсолютно равнодушна к моей популярности.
- А вы считаете, что все случилось так, как и должно было
быть?
- Думал, что кем бы ни работал, все равно бы пел. Но музыкальное
образование очень расширило кругозор. Ведь и актеру, и певцу
для того, чтобы быть настоящим, нужно знать весь предшествующий
опыт. От этого зависит, что ты хочешь сказать, выразить, донести
до слушателя. Вот один случай из миллиона. Я взял в репертуар
песню Сары Садыковой "Третий день подряд идет снег"
на слова Мустая Карима. Песня о человеке, у которого в такую
погоду ноют раны. Но ведь это песня не о здоровье. Исполнил
ее на концерте. Зрители зааплодировали. Я очень рассердился
неужели не поняли? Позднее давали концерт в Уфе, в театре Гафури.
И вот там после песни в зале воцарилась тишина. Потом, конечно,
захлопали. Мне было так радостно, что сумел донести до слушателей
истинный смысл.
Консерватория дает академическое образование. Вы сразу планировали
попасть на эстраду? - Еще в студенческие годы я пел на радио.
Часто выступал с Гульсум Супеймановой. Наше пение носил ветер,
ведь тогда не было записи. Пели в прямом эфире. И вот приехал
агент, который пригласил меня в Уфу на радио. А я действительно
хотел там работать. Пообещал квартиру, зарплату. Зга новость
дошла до Жиганова. Пригласил меня Назиб Гаязович и стал ругать:
"Ты - бесстыжий, в Уфу собрался?" Заставил меня подписать
распределение в нашу филармонию.
В консерватории пел партии Евгения Онегина, Валентина, Демона,
романсы Чайковского, Рахманинова, европейскую и русскую классику.
Голос был, к тому же я не коротышка, рост позволяет выходить
на сцену. Но меня тянуло к народной песне. Так вот более 50
лет езжу и выступаю. Теперь и петь не хочу, и ездить не хочу,
но если долго нет концертов, все равно скучаю.
- Как вам удается столько лет держать голос в идеальном
состоянии?
- А как Иван Семенович Козловский пел до 90 лет? Певец -это
спортсмен. Если каждый день заниматься не будешь, голос потеряешь.
Все время надо быть в форме. Сейчас каждый день заниматься лень.
Я же живой человек. Но если у меня намечены концерты, то за
неделю начинаю усердно готовиться.
- По какому принципу вы отбираете песни для своего репертуара?
- Если человек поет все, значит, он или не знает своих возможностей,
или не имеет вкуса. Мне важна тема песни, ее текст. Да и без
красивой мелодии песня - не песня. Сейчас вот поют песни без
мелодий. Но кто их помнит, кто их поет?
- Вы работали в тот момент, когда осуществлялось партийное
руководство искусством. На себе это ощущали?
- Без меня не проходил ни один правительственный концерт. У
меня даже ни разу не было больничного, потому что я не имел
права болеть.
Однажды пришлось выступать на правительственном концерте в
Талды-Кургане в Казахстане. Оттуда поехал петь в Алма-Ату. Из
Алма-Аты до Казани не было самолета, полетел в Уфу. Наконец
добрался до Казани. Прилетел, а мне тут всыпали. Оказывается,
пока я колесил, в Казань приезжал секретарь ЦК Воротников. Так
что приходилось петь перед партийными тузами. Я-то знал, что
коммунизм это - миф.
- Трудно было жить?
- Да ведь и сейчас дураки не перевелись. В "Туган тел"
нельзя было исполнять четвертый куплет, где речь идет о молитве,
об Аллахе. И в учебниках эти строки не печатали. У нас ведь
под запретом были гениальные писатели - такие, как Гаяз
Исхаки. Тинчурина тоже запрещали.
Когда в 1956 году Тинчурина вместе с другими политическими
заключенными оправдали, первым тинчуринскую "Голубую шаль"
поставил режиссер Сарымсаков. И все тридцать дней в июне шел
этот спектакль. Я пел в сцене в лесу, И клянусь, в этом месте
спектакль превращался в концерт. Обязательно звучали аплодисменты,
просили повторить песню на бис. Старшее поколение знало эту
пьесу. И поэтому билеты были проданы задолго до начала спектаклей.
Спектакль в четырех действиях с тремя антрактами начинался в
Половине восьмого вечера и шел до двенадцати. И никто не уходил
из зала. Сейчас не у всех терпения хватит, наверное.
- Значит, публика изменилась?
- Народ стал черствее. А потом, как можно было уйти? Ведь там
играли корифеи. Хаким Салимжанов, Ильская, Гульсум Камская,
Уразиков, Гульсум Болгарская. Они не играли - жили. Они ведь
на артистов не учились. Они были рождены артистами. Фатима Ильская
читать не умела. И этот человек играл в шиллеровской пьесе "Коварство
и любовь". И так аристократично это делала: откуда это?
Бог дал. Сейчас таких артистов нет. У певцов так же. Иногда
спрашивают, с каких пор я пою? Если человек знает, с каких пор
он поет, это не настоящий певец.
- Вы стали легендой при жизни. Не каждому такое уготовано
судьбой...
- Зачем вы меня ругаете?
- Но ведь возле вашей деревни стоит щит, гласящий, что это
родина Ильгама Шакирова.
- Но это меня нисколько не трогает. Как маму не трогала моя
популярность. Если меня кто-то хвалит, я бегу в сторону. Ненавижу
похвалу.
- Что же, вы - редкий человек. Обычно людям приятна похвала.
- Особенно бездарным. Но кто из талантливых людей любил похвалиться,
так это Ростропович. Помню, у меня был концерт в Московском
институте инженеров-дорожников в Марьиной роще. Слушателей собралось
видимо-невидимо. Перед концертом вдруг заходит человек: "Здравствуйте,
я Ростропович". Я отвечаю: "Вы были в Казани в 57-м
году, прекрасно выступили". А он: "Хотелось бы послушать,
хотя бы из-за кулис". Посадить его действительно было некуда.
И одно отделение он слушал, стоя за кулисами. Закончил я выступление
песней "Дремучий лес". Ростропович подходит ко мне
(смешно и очень похоже изображает Мстислава Леопольдовича):
"Ты меня, Ильгам, просто убил, завтра ко мне, пожалуйста,
в гости".
На следующий день после сборного концерта во Дворце спорта
ровно в девять часов, как и обещал, я был у него. Галина Павловна
встретила меня в вечернем платье. Ростропович тут же стал меня
водить по квартире и хвастаться: "Это американская кухня"
- и показывает, как там все зажигается, крутится. На столе одно
татарское угощение: большой бэлиш, чак-чак. Кроме меня было
еще три-четыре человека. И разговор почти все время крутился
вокруг его знакомства с Билли Брантом, Жоржем Помпиду и другими
государственными деятелями. Но у нас был общий музыкальный язык.
Так что мне не стыдно было с ним общаться.
- Многие люди говорят, что вы - человек, имеющий свою точку
зрения и при этом довольно смело ее высказывающий.
- Не мне это обсуждать. Но в свое время, в начале 60-х годов,
я много выступал в институтских аудиториях перед студентами
вместе с поэтами, литераторами. О чем я говорил? О том, что
надо любить Родину, надо любить свое искусство, свою культуру.
И приводил слова Расула Гамзатова: "Если в историю выстрелишь
из пистолета, то будущее выстрелит в тебя из пушки".
Надо знать историю своего народа - своих поэтов, ученых, полководцев.
Если знаешь, то появляется гордость. Не знаешь истории - нет
гордости, а нет гордости - нет и нации. Такова формула. Ленин
совершил ошибку, а вернее, катастрофу. Землю - крестьянам, фабрики
- рабочим, а интеллигенцию разогнал. А в итоге все надолго остались
невеждами.
Наталья Титова,
"Восточный экспресс" №28 (182) 16 июля 2004
